Коломна разделяется р. Коломенкой (на которой не далеко от устья была устроена запруда) на две главные части, «Городскою и Запрудною называемые» (описание Московской губернии XVIII в.). На реке с давних времен была поставлена плотина и устроена мельница. За рекой в XVI-XVII вв. упоминаются церкви Введенская, Димитрия Солунского, Василия Кесарийского, Петропавловский монастырь, храмы Михайловского монастыря (Собор Архангела Михаила и Чуда Архангела Михаила), Святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Из перечисленных церквей только последняя сохранилась до нашего времени. На старых фотографиях церковь св. страстотерпцев Бориса и Глеба с шатровой колокольней, которую разрушили в советское время. Из Борисоглебской церкви, известной по документам с 1570-х гг., происходит храмовая икона, написанная в XIV в. и ныне находящаяся в Государственной Третьяковской галерее, - «Святые Борис и Глеб с житием». Ныне существующая каменная церковь Страстотерпцев Бориса и Глеба, построенная в 1716-1726 гг. на месте ветхой деревянной, была перестроена во 2-й половине XVIII в. (добавлены трапезная, колокольня и придел Святителя Николая Мирликийского Чудотворца). В приходе церкви была церковно-приходская школа и 2 городских начальных школы. Школа открыта 15 сентября 1886 г. и помещалась в наемном здании, а в 1894 г. для нее выстроили специальное здание. Учащихся, с открытием городских училищ, стало меньше, первоначально здесь обучалось более 40 человек, а в 1908 г. - 20. С 1886 г. школой заведовал священник Илия Феодорович Остроумов, попечителем с 1904 г. был коломенский купеческий сын С. Посохин. На ее содержание отпускалось из Кирилло-Мефодиевского братства 120 рублей. В 1916 г. в ней обучались 28 мальчиков и 5 девочек. У настоятеля храма священника Илии Остроумова в 1884 г. родился сын Александр, в 1898 г. он окончил Коломенское Духовное училище и в 1905 г. - Московскую Духовную семинарию. В 1880-х гг. псаломщиком в Борисоглебской церкви служил Сергей Иванович Соколов, в 1882 г. у него родился сын Александр (в 1898 г. окончил Коломенское Духовное училище и в 1904 г. - Московскую Духовную семинарию), и в 1885 г. - сын Иван (в 1901 г. окончил то же училище, в 1908 г. - ту же семинарию). К храму была приписана Кисловская городская богадельня. С 1915 г. церковным старостой был Потомственный почетный гражданин Петр Алексеевич Борисоглебский (43 года). Причт церковный по штату состоял из священника и псаломщика. В 1916 г. священником ко храму Святых страстотерпцев Бориса и Глеба был переведен Александр Михайлович Казанский (50 лет). В 1887 г. он окончил Вифанскую Духовную семинарию со званием студента. С 1887 по 1892 г. работал учителем церковно-приходских школ: с. Голочелово Коломенского уезда (ныне в Ступинском р-не), Черленковской Волоколамского уезда, Дровнинской Гжатского уезда. В 1893 г. определен священником к Знаменской церкви с. Перово (ныне в границах Москвы). С 1895 по 1907 г. состоял членом Совета Московского уездного Кирилло-Мефодиевского братства. В 1897 г. награжден набедренником. С 1893 по 1907 г. был законоучителем Перовского земского начального училища. В 1907 г. переведен к Казанской церкви с.Найденово. С 1907 по 1912 г. был законоучителем Найденовской церковно-приходскои школы и Заозерского земского начального училища. В 1912 г. переведен к Никитской церкви с. Софьино Бронницкого уезда, состоял законоучителем Софьинских церковно-приходскои и земской школ. В 1916 г. переведен в Коломну, состоял заведующим и законоучителем местной церковно-приходскои школы, в том же году награжден скуфьей. Жена Анна Ивановна (52 лет), дети Николай, Сергей, Борис, Михаил. Псаломщиком при Борисоглебской церкви был Николай Павлович Виноградов. В советское время церковь была закрыта, разрушена колокольня, сбиты малые купола. В 1995 г. храм возвращен верующим, началось его восстановление. В Борисоглебской церкви крестили будущего писателя Ивана Лажечникова. Он описал Запрудную слободу в повести «Беленькие, черненькие и серенькие», где главный герой Иван Максимович Пшеницын - это сам Иван Иванович. Он описывал дом деда, Ильи Лажечникова, в котором прошло его детство: «Иван Максимович помнил из первых годов своего детства жизнь в этом городке на Запрудье, в каменном одно этажном домике с деревянною ветхою крышей, из трещин которой, назло об щему разрушению, пробиваются кое-где молодые березы. Она испещрена наросшим на нее мохом разных цветов. Верхи стен окаймлены зеленью плесени в виде неровной бахромы. В окнах железные решетки. Когда мальчик впоследствии перешел на новое жилище, ему долго еще чудились жалобные стоны от железных ставней, которые так часто наяву в темные вечера и сквозь сон заставляли жутко биться его детское сердце. Памятен ему был даже сиплый лай старой цепной собаки и домик ее у ворот, такой же ветхий, как и господский. Увидав мальчика, она с визгом бросалась к ногам его и лизала ему ручонки, забывая сытную подачку, которую он приносил ей от своего стола. В комнатах темно, пахнет затхлым, мебель старая, неуклюжая, обитая черною кожею, все принадлежности к дому разрушаются, заборы кругом если не совсем прилегли к земле, так потому, что подперты во многих местах толстыми кольями. Дом стоит на огромном пустыре». Дед писателя, богатый купец Илья Ложечников, построил в Запрудах на отведенной для кладбища земле деревянную церковь, но не торопился с внутренней ее отделкой и освящением, чем навлек на себя подозрение в сочувствии расколу и следующие определение епископа и консисторский указ: «По указу... усмотря, что жительствующие здесь здешнего города в Запрудной слободе купцы Илия Ложешников с товарищи, соответственно употребленной ими в 1774 г. просьбы, по данной от нас благословенной грамоте, построив на отведенной близ той слободы для погребения умирающих кладбище деревянную церковь, к надлежащему в ней убранству и к просьбе об освящении оной доныне не приступают, и из того непосредственно замечая, что при построении оной целию их было не благочестивое к храму Божию усердие, но по приверженности к раскольническому суеверию единственно злоумышленный происк, чтобы сим способом избегнуть сообщения с погребаемыми на... кладбище при Петропавловской церкви умирающими православными христианами, приказал: отныне впредь их, жителей Запрудной слободы умирающих, никого на тамошнем кладбище отнюдь не погребать, но кои из них в жизни держались правоверия, тех по церковному чиноположению предавать земле на оном при Петропавловской церкви кладбище, раскольников же умирающих тела относить на особое отведенное для хоронения их место. Во исполнение чего касательно погребения православных той Запрудной слободы Борисоглебской церкви священника обязать под жестоким штрафом подпискою, а оную построенную, но неосвященную, церковь вовсе упразднить и строившим оную купцам чрез Коломенской городской магистрат объявить с подпискою, что буде для перенесения оной в какое-либо село охочие люди окажутся, то ее продать, в случае же неимения таковых покупателей, разломав им оную, немедленно с места снесть и материал употребить по своему произволу. О чем к не пременному исполнению, а равно и о погребении по сему впредь умирающих для объявления всем Запрудной слободы жителям в Коломенской городовой магистрат послать указ». Подпись. 11 мая 1786 г. Церковь не была разобрана до конца 1790 г., как видно из резолюции преосвященного Афанасия, епископа Коломенского, от 16 декабря того года: «А как за тою Запрудною слободою деревянная церковь, давно уже назначенная ко упразднению, по неоднократному требованию и приказанию доселе не упразднена, и никто о ней ни с какою просьбою доселе не явился, хотя о имеющей быть просьбе и репортовал магистрат еще в мае месяце, то, разобрав ее на кошт здешнего собора и Спасского монастыря, половину материала отдать в собор для топления церковных печей, а другую для того же употребления в монастырь. И о сем за известие послать указ в магистрат. В случае же от кого-нибудь препятствия и недопущения к сломке - нам репортовать». Получив после смерти отца, И.А. Ложечникова, богатое наследство, отец писателя Иван Ильич обустроил другое владение своего отца - дом на Астраханском тракте (Октябрьской революции, 192-194): «Дом этот славился роскошью своего убранства, - пишет Иван Иванович Лажечников в своих воспоминаниях «Новобранец 12-го года», - везде паркеты из красного, черного, пальмового дерева, мрамор, штоф...». Иван Ильич Лажечников решительно порвал с патриархальной жизнью, которую вели другие коломенские купцы. В своем доме он великолепно угощал «екатерининских орлов». Он жил, как богатые дворяне того времени, даже купил себе поместье (купцам в то время было воспрещено покупать населенные имения, поэтому Красное Сельцо было куплено на имя хорошего приятеля Лажечникова, московского губернатора Обрезкова). Офицеры Екатеринославского кирасирского полка, стоявшего в окрестности, толпились каждый день у гостеприимного амфитриона. Трехэтажный дом и такой же флигель не могли вместить посетителей на сон грядущий. Губернаторы, ездившие ревизовать губернию, делали несколько верст крюку по проселочной дороге, чтобы откушать хлеба-соли у радушного помещика-купца. Порядочный оркестр домашних музыкантов во время обедов услаждал слух гостей увертюрами из тогдашних модных опер. Вот какова внешняя обстановка детства Лажечникова. Влияние ее было бы, конечно, весьма мало благотворно, если бы только одним этим внешним блеском и житьем на широкую, барскую ногу отец выделялся из коломенской купеческой среды. В другом наполовину автобиографическом романе «Немного лет назад», в котором передан общий дух той обстановки, среди которой вырос Лажечников, отец его, выведенный под именем Патокина, изображен страстным приверженцем образования. Все это вполне подтверждается тем тщательным воспитанием, которое было дано молодому Ване. Вещь, неслыханная в купеческой среде, -ему был нанят гувернер-француз, и притом, чтобы сравниться с дворянами и «научить сынка болтать по-французски, чтобы в грязь не ударял он перед барчуками», не какой-нибудь, а прекрасный воспитатель, взятый по надежной рекомендации такого человека, как Новиков. Выбор знаменитого деятеля оказался отличным. «Я учился, - сообщает Лажечников, -сначала русской грамоте у священника. Когда мне минуло 6 лет, взяли к нам в дом гувернера месье Болье, французского эмигранта, не походившего на своих собратов-проходимцев. Он получил образование в Страсбургском университете, знал основательно французский и немецкий языки, на русском изъяснялся чисто, но ученым нельзя было его назвать. К нам в дом поступил он, кончив воспитание детей в доме князей Оболенских, по рекомендации знаменитого подвижника русского просвещения в России Новикова, которому, сколько могу сообразить, был брат по масонству. Всегда безукоризненно одетый во французский кафтан коричневого цвета, с косой и бантом за плечами, являлся он к общему столу и учению. Манеры его были просты, но изобличали в нем дворянина дореспубликанских времен, доброту, не доходившую, однако ж, до слабости. Старший брат мой, учившись у него, любил его, как второго отца. Память о нем до сих пор с глубокой благодарностью сохраняется в сердце моем. Никогда не видал я над собой розог, и наказание учебное ограничивалось у нас ставлением за обедом в угол, каковое наказание огорчало меня до обильных слез». Все укрепляло в Иване Лажечникове доброту и мягкость: материальная обеспеченность, добрые родители, добрые учителя, незнание розги - в веке, когда на розге была основана вся система воспитания. Светлые воспоминания детства (в отрочестве Лажечникову пришлось узнать жизнь не только с радостной стороны) были омрачены одним эпизодом. В глухую ночь одного из «последних годов царствования императора Павла I» дом Лажечниковых был внезапно разбужен страшным стуком, шумом. Поднялась суматоха и в доме, и «вслед за тем я, - пишет Лажечников в автобиографии, -увидел рыдающую мать мою, прощание ее с отцом, благословение его дрожащей рукой надо мной и братом моим. На дворе стояли три тройки, запряженные в рогожные кибитки. При них были какие-то солдаты. В одну кибитку посадили моего отца, в другую гувернера, в третью священника, нашего русского учителя; казалось, их увезли в вечность. Вслед за тем слышны были только перешептывания, рыдание матери и причитание женской прислуги. В этом происшествии никто ничего не мог понять...». Через несколько дней все разъяснилось. Дело в том, что при всей доброте и мягкости отец Лажечникова был весьма остер на язык. А так как, кроме того, он был человек правдивый, честный и умный, то остроты его попадали не в бровь, а прямо в глаз и создавали ему множество врагов среди людей, от правды не очень выигрывающих. Пшеницын из «Беленьких, черненьких и сереньких», то есть отец Лажечникова, отпускает колкости на счет городских властей, которые, понятно, немало злятся за это на дерзкого купца. Городничего, например, состоявшего в амурах с одной отцветавшей графиней, жившей в окрестностях города, и потому вечно пропадавшего в имении ее и весьма мало заботившегося о городских делах, Пшеницын прозвал уездным городничим, и кличка эта так и осталась за ним. Патокин из «Немного лет назад», то есть опять-таки отец Лажечникова, «иной раз так смело выражался о разных важных предметах и лицах, что у трусливого человека, слушавшего его, волосы дыбом становились». Но как в обоих романах, так и в действительности все сходило Лажечникову с рук благодаря богатству его и связям. Однако же язык довел отца до большой беды. Сострил он раз над одним высокопоставленным коломенским духовным лицом. Священник, обучавший детей Лажечникова русскому языку, передал остроту по назначению. Высокопоставленное лицо разъярилось и решило отомстить зазнавшемуся купчишке. «Сказано - сделано. В Петербург отправляется обстоятельное донесение о разрушителе основ и якобинце, дальнейшее пребывание которого в Коломне грозит отечеству неотразимыми несчастиями». Происходило это все в последние годы царствования Павла. Известно, что это было за время. «Слово и дело», на бумаге отмененное, в действительности свирепствовало неудержимо и поражало всех, попавших в зачумленный район действия его. Петербурга связи Лажечникова не достигали. Там поверили высоко поставленному иерарху, не поскупившемуся на выразительные краски. За Лажечниковым была послана казенная тройка, которая первоначально отвезла его в Москву. Собрав по возможности больше денег и взяв обоих сыновей, жена схваченного на следующий же день отправилась по следам мужа. «По приезде в Москву, - сообщает Лажечников в автобиографии, - мы отправились в Тайную канцелярию, находившуюся на углу Мясницкой и Лубянской площади, какой-то генерал дозволил нам свидание с пленником. Мы простились с ним, не зная, увидим ли его когда-нибудь... По дальнейшим сведениям известно нам стало, что узника посадили в Петропавловскую петербургскую крепость и отобрали у него ножи и вилки!» Недолго пробыл коломенский якобинец в крепости. Энергичные старания привлекли на его сторону некоторых сильных людей того времени, которые сумели вовремя сказать словечко и этим высвободить узника. В день Михаила Архангела, что в сентябре, император Павел Петрович был в очень хорошем расположении духа. Умевшие воспользоваться этим расположением тут же получали за свою ловкость сотни и тысячи душ, чины, кресты русские и кресты мальтийского ордена. Сумели также воспользоваться хорошим расположением духа императора два приближенных к нему лица, Куракин и Лобанов-Ростовский, для спасения Лажечникова. Они доложили, что на коломенского коммерсанта возвели напраслину, что его оклеветали. Им поверили, и Лажечников был освобожден. День Михаила Архангела стал священным в семействе Лажечниковых. Каждый год он праздновался самым торжественным образом как день освобождения от неожиданной напасти. Дорого, однако же, обошлось Лажечниковым освобождение: хлопоты и приобретение связей недаром доставались, - а главное, торговые дела были сильно запущены за время вынужденного отсутствия, прежнее богатство подорвано. Правда, оно оставалось настолько велико, что можно еще было продолжать несколько лет по-прежнему жить на широкую ногу. Но все-таки нанесённый удар оказался настолько силен, что благосостояние Лажечниковых с каждым годом падало и падало, пока наконец в 1811 г. ему не был нанесен удар окончательный. В этом году зима случилась ранняя, и Ока стала тоже раньше обыкновенного. А между тем Лажечникову нужно было поздней осенью провести по Оке караван соли для целой Московской губернии. Чтобы выполнить взятый подряд по снабжению солью, ему пришлось возить ее несколько сот верст гужом. Конечно, это обошлось бесконечно дороже. В прежнее время Лажечников свободно покрыл бы даже такой громадный дефицит. Но теперь условия были совсем иные, и для спасения себя от банкротства почти все недвижимое имущество пришлось распродать. Немногое уцелело от крушения. К счастью для писателя, это произошло, когда ему было 19 лет и он уже успел воспользоваться богатством своих родителей, чтобы получить отличное образование и накопить для будущего запас светлых воспоминаний. Рядом с церковью стоит дом, построенный в конце XVIII в. В середине XIX в. он стал казармой, и к нему пристроили новый корпус, увеличивший его длину вдвое. В ротонде была устроена церковь. В 1914 г., в начале войны, в коломенские казармы, где стоял запасной полк, прибыл из запаса военный врач Викентий Викентьевич Смидович (1867-1945, литературный псевдоним - Вересаев). Он окончил историко-филологический факультет Петербургского университета и сразу - медицинский Дерптского университета. Работал врачом в Туле и Петербурге, был народником, потом социал-демократом. В своих первых произведениях («Без дороги» (1895), «Поветрие» (1898), «На повороте» (1902)) Вересаев рассказывал о духовных исканиях русской демократической интеллигенции, об интеллигентах, религиозно относившихся к политике, для которых утрата веры в свою политическую платформу оборачивалась утратой и личного смысла жизни. В 1901 г. вышли его «Записки врача», вызвавшие в профессиональной среде бурю возмущения. Вересаев критиковал существовавшую систему подготовки врачей, приводил ошеломляющие факты профессионального невежества и произвола врачей. «Записки» породили острую полемику (за 3 года 80 статей и 16 книг), Вересаева обвиняли в субъективизме и неэтичном раскрытии перед читателями узко профессиональных проблем. С августа 1904 по декабрь 1905 г. Вересаев служил врачем при военно-полевом госпитале, как врач участвовал в боях Русско-японской войны. В 1907-1910 гг. Вересаев посетил Австрию и Италию, Египет и Грецию, в это время он создает книгу «Живая жизнь», в которой выражает свое понимание смысла жизни - как органического жизнечувствования, источника счастья, «света и целостного общения с миром» - единственного противоядия от ужасов личного бытия. С августа 1914 г. служил военным врачем в Коломне, с конца 1914 и по 1917 г. заведовал военно-санитарным отрядом Московского железнодорожного узла. С апреля по октябрь 1917 г Вересаев был председателем художественно-просветительной комиссии Московского Совета рабочих депутатов. После октября 1917 г. он написал романы «В тупике» (1923-1924) и «Сестры» (1933), перевел Гомера и Гесиода. С 1925 по 1937 г. погрузился во времена Пушкина и Гоголя («Пушкин в жизни», «Спутники Пушкина», «Гоголь в жизни»), написал «Воспоминания» (1936) и «Невыдуманные рассказы о прошлом» (1941). Его «Записки для себя» - итог мировоззренческих исканий, - впервые напечатаны в 1968 г... В результате проведенных общиной церкви Бориса и Глеба за последние 15 лет восстановительных работ, храму было возвращено его былое благолепие, но колокольня еще ожидает своего восстановления. Первоисточник: книга протоиерея Олега Пэнэжко "Храмы и монастыри города Коломны".

Видео: Церковь Бориса и Глеба (г.Коломна)